занимало нечто, похожее на кровать, заваленную книгами и одеждой. Все в пыли. Еще там стояло черное пианино, также под слоем грязи.
– О, ты играешь на пианино? – поинтересовалась я.
– Играл когда-то… Прошли те времена. Теперь это просто подставка для барахла, – резко произнес мужчина. – Так ты остаешься или нет? – он нахмурился, и на лбу показались морщины.
– Да, если можно, – несмело промолвила я.
– Можно, можно. Затаскивай свой чемодан в комнату, чтобы он не маячил на проходе.
Я без лишних слов повиновалась этому приказу.
– Все, спокойной ночи! – Виктор закрыл дверь комнаты так же резко, как дернул меня за руку при встрече.
– Спокойной ночи. Спасибо, – прокричала я ему вдогонку. «Пожалуйста» не последовало.
Из кармана я достала сотовый телефон. Использовать по назначению его было сейчас невозможно: несколько дней назад его отключили за неуплату. А с ролью фонарика он очень даже хорошо справлялся. В комнате было темно, и такая помощь была как нельзя кстати.
Посветив вокруг фонариком-телефоном, я обнаружила бежевый ажурный светильник, очень похожий на тот, который в детстве стоял в моей спальне на тумбочке возле кровати. Несмотря на то, что в комнате все казалось старым и сломанным, светильник все же включился. Из сумки я достала белый носок и стала тереть пианино. Импровизированная тряпка быстро почернела, но поверхность инструмента стала заметно чище.
У меня дома в селе тоже было пианино. Я окончила музыкальную школу как раз в тот год, когда умер отец, и с тех пор к инструменту почти не подходила.
Единственным музыкальным произведением, которое прочно засело в мышечной памяти моих пальцев, был «Меланхолический вальс» Даргомыжского. Его я могла сыграть в любой момент без предварительных репетиций, но желание помузицировать возникало нечасто.
Дома я вот так же протирала пыль с пианино, но ставить на него никому ничего не разрешала. Инструмент – это святое.
У Виктора, впрочем, кроме пыли на пианино тоже ничего не было, хоть он и сказал, что оно превратилось в подставку для барахла. Все барахло ютилось на кровати: рубашки, галстуки, носки, кожаная коричневая куртка, брюки, пустые бутылки, бумажки… Еще я обнаружила там книги с нотами.
На первой книге, которая попалась мне в руки, когда я осторожно перекладывала все на пол, было написано: В. А. Моцарт «Избранные симфонии». Мне вспомнились слова учительницы по музыкальной литературе, которая обожала Моцарта. Она утверждала, что когда звучит музыка этого композитора, на улице всегда светит солнце.
Сейчас же и музыка не звучала, и солнца не было в помине. Из окон лишь продолжало доноситься завывание ветра. Уже около полуночи.
Убрав все вещи с кровати, я заняла их место и выключила светильник.
«Как было хорошо во Флориде, в Форт Уолтоне, – подумала я. – Если бы только там была языковая школа, я никогда не приехала бы в этот город, где таких понятий как „спокойствие“, „гармония“ и „уравновешенность“, наверное, никогда и не существовало».
Сцена 30. УЛИЦА ЧУДЕС
Как мы доехали до Форт Уолтон, я точно не помню. Знаю, что в самолете весь полет лежала безжизненным манекеном, который бросили на кресло, привязали, чтобы не скатился на пол во время турбулентности и забыли.
Когда мы приземлились, Мила взяла руководство на себя – с картой в руках она указывала дорогу. «Карта… Какая хорошая идея! Как я до этого не додумалась в прошлом году?» – размышляла я.
– Ты же уже была в Форт Уолтон! Почему я знаю куда идти, а ты нет? – иногда ругалась Мила.
– Да, была… Ну и что? Почему я должна все запоминать? У меня оперативной памяти в голове не хватит, – недовольно ворчала я.
– Вика, соберись! Мы уже не в Воронеже! Влад остался там. Все! – громко говорила Мила и дергала меня за руку.
На этот раз мы поселились в трехкомнатной квартире в новом доме на улице, которая порадовала своим волшебным названием. Она называлась улицей Чудес. В нашей с Милой комнате были только две кровати, белый новый шкаф и большое напольное зеркало, которое нам отдал сосед по квартире. Он решил, что девочкам зеркало нужнее, а ему хватит и того, что находилось в ванной.
Сам он тоже недавно переехал в эту квартиру и решил взять сожителей, чтобы арендная плата не так била по карману. Парень был из России и остался здесь в прошлом году, как Аня с Димой.
Мы с ним обычно встречались по вечерам в просторной гостиной или на балконе, чтобы пообщаться или поиграть в шахматы. Еще за домом располагался бассейн – место, которое стало нашим с Милой убежищем после работы. Здесь мы сидели на белых лежаках или плескались в прозрачной воде и обсуждали плюсы и минусы жизни в Америке и в России.
Через дорогу от нашего дома красовался ресторан морепродуктов. Говорили, что там все было дорого, поэтому мы туда даже не совались. Слева возвышалась заправка, куда меня взяли работать кассиром. Вторая моя работа была в десяти минутах ходьбы от дома – в типичном американском ресторане, где готовили яичницу и блинчики на завтрак и сэндвичи на обед и ужин. Моей задачей было встречать и провожать гостей. Велосипед был не нужен, все рядом с домом.
Мила работала в большом моле официанткой и еще продавала мороженое. То есть в этом году у нас произошел карьерный рост. Мы гордились тем, что уже могли достаточно хорошо объясняться на английском, и нам так легко удалось найти сразу по две работы.
Пальмы, бирюзовая вода океана, белый песок Флориды… Все это создавало сказочную волшебную атмосферу, несмотря на то, что свободного времени оставалось всего часов 7 – 8 в сутки, и нужно было непрерывно думать о том, остаемся мы здесь или нет, и если да, то как?
Сцена 31. ЛЮБОВЬ, СЕКС, НАРКОТИКИ
– Ты что, никогда не курила марихуану? – удивленно спросила меня одна из официанток ресторана, в котором я работала во Флориде. У нас был перерыв, и мы отдыхали «on the back» – возле заднего входа в ресторан. Другие официантки и повара, которые отдыхали с нами, тоже вопросительно смотрели на меня. Это были американцы и американки лет по 50, а то и старше, которые настоящих русских, казалось, никогда раньше не видели.
С русскими у них ассоциировались убежища, которые строились в Америке во время холодной войны, и медведи, бродившие по заснеженным московским улицам. Еще они и в правду были убеждены, что все русские – проститутки.
– Нет, не курила, – растерялась я.
– Какая же ты русская? – послышался чей-то смешок.
– А вы что, все курили? – теперь вопросительно и удивленно окидывала их взглядом я.
Повисло молчание. Кто-то начал пускать кольца сигаретного дыма, кто-то опустил глаза.
– Да, мы все курим, – несмело произнесла официантка, поглаживая свои темные жирные волосы, туго собранные в конский хвост на макушке.
Я не собиралась их стыдить или доказывать, как это вредно.
– А зачем? – мягко, без нравоучений, поинтересовалась я.
– Это очень расслабляет. Тебе надо обязательно попробовать.
– Не учите ребенка плохому! – заступился за меня кто-то.
– Ага, может быть, когда-нибудь попробую, – я сказала так, чтобы не выглядеть белой вороной. Илюха рассказывал, что однажды он пробовал эту гадость в каком-то общежитии и на следующее утро был счастлив, что остался живым. У него были видения с падающими и горящими иконами, крестами и многим таким же страшным и ужасным.
Какое уж там расслабление?!? Я решила, что эффект у всех людей разный. Все зависит от того, что у человека в голове. Мне по сей день снились кошмары, где я видела, как погибает отец, и была уверена, что если покурю, то видения у меня будут еще страшней, чем у брата.
– Ой, что там марихуана, около сорока лет назад у нас наркотики посильнее в ход шли! – отозвалась другая официантка. В отличие от первой она была высокой и очень красивой. – Любовь, секс, наркотики, путешествия автостопом, мы даже попрошайничеством занимались. Молодость…, все это было!
– Попрошайничеством? А зачем вы этим занимались? – спросила я, как будто это было самым страшным
